Дмитрий Всатен - Оридония и род Людомергов[СИ]
Было и не жарко, и не холодно. Было никак. Но очень уютно.
Он открыл глаза и увидел себя сидящим верхом на водопаде. Охотник посмотрел вниз, но не увидел ни своего тела, ни водопада под собой. Вода срывалась вниз, но ее потоки пропадали из вида и даже глазам людомара было неведомо, где кончается свободный полет струй.
Сын Прыгуна поднял голову и осмотрелся. Бескрайнее глубоко бирюзово-голубое небо поглотило пространство перед ним. Лишь вода и небо. Только эти две стихии, коим ни что на земле не может противостоять. Где заканчивалось небо оставалось таким же неизвестным, как и то, куда ниспадали воды гулкого мягкого водопада.
Людомар сильно наклонил голову и увидел, что он является частью водопада; что ноги его — это две прозначные струи, сквозь которые видно зелено-серое каменистое дно, а тело его — сгусток воды, который приподнялся вместе с ним, дабы посмотреть на небеса.
Быть частью водопада было хорошо и безмятежно. Охотник вдруг ощутил себя могучей, но спокойной стихией. Он почувствовал, что тело его начинается где-то далеко в отрогах гор. Оно маленькое и очень холодное. Оно бежит по каменным склонам, весело и бесстрашно бросается вниз с отвесных обрывов. Оно поет одному ему понятную журчащую мелодию.
— Ты уже здесь, Маэрх. Я тебя ждал. Давно ждал.
Вопрос, возникший из ниоткуда в его мозге нисколько не испугал людомара. Он был естественен и даже ласков.
— Я пришел, как ты и велел мне, Донад, — отвечал он мысленно, не ощущая тяжести сознания.
— Поведай мне, как сейчас там, где я оставил и тебя, и себя.
Людомар обратил свой взор на небосклон. Там, прямо над ним кружились перистые облака. Они порхали, как порхает стая птах, видоизменяясь в множестве своем по одной ей известной причине. Неожиданно облака превратились в лицо беллера из Боорбрезда. Лицо было добрым и улыбалось.
Людомар с необычайной ясностью вспомнил каждую минуту прожитой жизни. Эти яркие воспоминания вереницей проходили перед ним. Он видел себя словно бы со стороны.
Охотник видел Чернолесье и себя, идущего по его кронам. Волосы развивались на ходу, а лицо было счастливо-упоенное. Радость поднялась в его душе и он почувствовал, как улыбнулся. То было прекрасное время.
— Так оно и было, — ответил на его мысли беллер. — Но ты хочеш спросить меня, отчего я забрал многие зимы из твоей жизни.
— Да. Я хотел спросить такое.
— Они были твоим сокровенным знанием, потому я не оставил их тебе. Силы, которые будешь принужден остановить ты, силы эти настолько мощны, что имя твое, мысли твои не должны принадлежать тебе. Ибо ежели увидели бы они тебя и мысли твои во взоре своем, постигла бы тебя участь страшнее которой нет участи. Я слышу тебя. Ты спрашиваешь, когда?
Я ошибся, решив, что время настало. Ты готов — это верно, но они не готовы. Все они. Там, откуда ты сейчас пришел. Я не расскажу тебе больше ничего, потому что не время для такого. Но ты будешь при мне здесь, пока не будет на то божьего повеления. Тогда открою я глаза твои и вдохну слова в уста твои; тогда увидишь ты, чего не видел ранее; заговоришь о том, чего никто никогда не слышал. Тогда поднимешь ты топор против силы, которую не победить сейчас тебе.
Да, ты будешь ждать. Ждать, ибо это тоже есть благородное занятие. Слишком сильны еще те, кому ты должен указать путь. Ждать — это не бездействовать. Ждать — это знать, когда каждое движение твое придется в пору. Когда оно принесет победу!
Людомар закрыл глаза, но свет не померк. Он по-прежнему проникал к нему, и хотя свечение было ярким, не было ни рези в глазах, ни какого иного дурного ощущения.
— Поведай мне, что кинул я в ту зиму, — снова проникли в его мысли слова беллера.
Перед глазами людомара встала темная комната, увешанная многолетней паутиной и усыпанная пылью; звук далеких голосов и перестука; запах тлена и затхлости.
— Здесь я нашел покой, — выдохнул облегченно Донад. — Вот я лежу. Смотри. Вот мои кости. — И он указал на скелет, который охотник переступил, выходя из закутка. — Но… продолжай… я слушаю и я смотрю… — Беллер приблизил свое перистое облачное лицо к глазам людомара и заглянул в них. — В тебе та жизнь, какую проживу я после…
****
Значительно поредевший отряд возвращался от Меч-горы. Холкуны понуро брели, опустив голову. Словно бы выражая их душевное состояние, поникли книзу острия пик.
Дико выла метель, засыпая отряд густым пушистым колючим покрывалом. Ветер бросал снежинки в глаза идущим и сглатывал их тяжелые вздохи.
Лоден шел в двух шагах от основной колонны и внимательно поглядывал по сторонам. Он проиграл столько битв, что проигрыш еще одной ничем не тронул его, ничем не задел.
На Бохта было больно смотреть. Казалось земля притянула его тяжелыми кандалами, накинув их не только на руки и ноги, но и на шею холкуна. Он так и не отпустил, не выкинул прочь нож, которым перерезал брату горло. Бохт нашел его. Бохт его вытащил, но Унки был сильно раздавлен. Его правой руки не было, а левая представляла собой куски разорванной плоти. В животе зияла большая рана, которую проделала ледяная сосуля, растворившаяся в теплоте его чрева.
Отряд Гедагта никого не унес с собой. Раненных пришлось добивать, а павших — оставить на съедение грирникам.
Олюдоеды не полезли на штурм, а сделали то, чего никто от них не ожидал. Они окружили замок и ждали, пока его защитники сами выйдут к ним.
Гедагта атаковали саарары, пришедшие из Эсдоларка. Большей частью это были воины, бежавшие прочь при первой схватке. Их бросили вперед и безучастно смотрели, как ряды их редеют под стрелами дремсов.
Твердыня не пробыла в руках боора и одного дня. Он разумно оставил ее, пробившись вниз по склону. Негты не тревожили отступавших, уевшись трупами, коих в округе у крепости лежало не менее семи сотен.
Предгорье Меч-горы также не препятствовало проходу отряда, и хотя отступавшие позаботились об своей охране, но за все время пути на них никто не напал.
К началу третьего дня отряд дошел до долины Надежды.
Гедагт вошел в расщелину, скрывавшую собой врата убежища беглецов, обнялся с отцом, вышедшим ему на встречу, и в тяжких думах, сам не зная, почему, пошел к небольшую каморку, подле которой стояла стража.
Он вошел в нее, заняв своим телом почти все пространство, и уселся у богато обставленного ложа, на котором лежало тело людомара.
— Не открывал глаз? — спросил боор, когда по тени в двери догадался, что пришел отец.
— Нет, сын. — Глыбыр положил свою тяжелую ладонь на плечо молодого боора. — Всему свое время. Богам угодно было, чтобы вы спасли его. Лоден, Бохт, погодите, Гедагт здесь, — обратился он себе за спину.
— Мы придем позже, боор, — отвечали ему те. — Не поднимался ли Маэрх?
— Нет.
Грустные выдохи удалились прочь.
— Мне тяжело без него. Он вселил в меня надежду. Боги Владии вернулись к нам. Они снова здесь. Я думал, они помогут нам овладеть ледяной крепостью, а потом и Эсдоларком. Мы не сделали даже и первого… Отец, боги изменили нам?
Старый Глыбыр улыбнулся. В его улыбке не было ничего, что помогло бы облегчить душу Гедагта.
— Нам неведомы думы их, мой мальчик. Их дела навсегда покрыты тайной для нас. То, как они нас ведут — это только лишь их путь. Мы можем идти или нет.
— Я иду, отец. Я иду! Не вижу только, куда…
— Возможно, ты не туда пошел, куда указывали они.
— Укажи мне.
— Я не знаю, сын, сам не знаю. — Глыбыр потянул молодого боора к выходу. — Дурные вести принес мне гонец из Синих равнин. Не ропщи на богов, — строго предупредил он. — Не наше это дело, их судить!
Пасмас, донесший послание из одного из городов на равнинах, лежал в беспамятстве и умирал. Холвед играл с ним и заманил в ледяную ловушку. Его нечаянно нашли охотники, когда подумали, что это дичь, попавшая в ловушку.
— Пусть боги будут добры к нему в лугах Владыки. Пусть отойдут ему лучшие земли и воды, — Гедагт склонил голову. — И вестники наши, и мы…
— Молчи, — вдруг грубо окрикнул его отец. — Никогда род наш не будет склонять голову пред опасностью али перед тяжестью неподъемной. Умри, но не жалься богам!
Гедагт нахмурился. Трепка пошла ему на пользу.
— Сядь вон туда, — указал на один из тюков Глыбыр. — Гонец принес нам послание от холкунов. Передают они нам, что саарары армии по Прибрежью собирают и городам приказано отрядить им по несколько тысяч воинов. Армии собираются огромные. Куда метят оридонцы, то понять без труда можно. Поход будет в земли реотвийские.
— Они предали нас. Нэкз Оогода предал нас саарарам. Не понесу я ему эту весть, — Гедагт от возмущения вскочил на ноги. Его лицо пылало.
— Сын, — голос Глыбыра загремел под сводами зала, — боором быть — не только в битвы ходить. Разумным быть должно и холодным в мыслях своих. Не горячись. Оно ведь нам на руку выходит.
